«Мы уже вплотную подошли к возможности оживления людей не через пять, а через десять минут после наступления клинической смерти», — говорит член-корреспондент РАМН Виктор Мороз.

В НИИ общей реаниматологии имени В. А. Неговского РАМН владеют информацией, которой, казалось бы, может располагать лишь небесная канцелярия: почему мы умираем, какие сигнальные системы предупреждают нас об опасности и как их вовремя услышать, что на самом деле происходит после смерти и как можно отсрочить этот процесс. Директор института член-корреспондент РАМН Виктор Мороз уверен, что по мере того, как развивается наука, смерть будет отступать все дальше.

— Виктор Васильевич, долгие годы считалось, что первичная задача реаниматолога — запустить работу сердца и легких. Основатель вашего института, а заодно всей современной реаниматологии академик РАМН Владимир Неговский доказал, что в центре проблемы оживления стоит мозг, состояние центральной нервной системы. Но как найти грань, за которой оживление теряет смысл?

— С этой целью в практику реаниматологии сегодня введено обязательное присутствие невропатолога, изучающего микросимптоматику мозга. Пусть еще работает сердце, но если мозг необратимо поврежден, смысла в оживлении нет. Конечно, можно вернуть в этот мир практически любого пациента, ведь возможности реаниматологии сегодня очень велики. Но это будет не совсем человек, сплошная мука для родственников. Еще античные врачи полагали, что мы можем лечить и не должны убивать, но не вправе приносить в мир мертвую душу. И это очень верно.

Кстати, «реаниматология» — термин, предложенный Владимиром Неговским в 1961 году, — означает вовсе не «восстановление движения», как думают многие, а нечто большее. Ведь «анима» на латыни — «душа», «дух, «жизненное начало». И тем не менее элементарные терапевтические процедуры, помогающие дыханию и кровообращению, должны поддерживаться вплоть до биологической смерти. Даже у безнадежных пациентов должна оставаться надежда, что их болезнь носит преходящий характер. В нашей профессии нельзя быть самонадеянным и полагать, что нам точно известно, будет пациент жить или нет. Каждый из нас уникален, поэтому знать, как поведет себя организм в ходе болезни, врач не может. Бывает, пациент с хорошим прогнозом ночью умирает, а бывает, критический больной без шансов на выживание пришел в себя и наутро просит борща.

— В вашем институте немало уникальных разработок…

— Да, наша гордость сегодня — атомный силовой микроскоп, позволяющий разглядеть изменения мембраны эритроцитов с точностью до нанометров. Благодаря этому сегодня мы знаем, что происходит на клеточном уровне при тех или иных заболеваниях, кровопотерях, отравлении химическими веществами. Нормальная клетка выглядит совсем не так, как поврежденная, на поверхности которой появляются темные «рытвины», «колдобины» и «язвы». Причем при различных повреждениях она выглядит по-разному. Сегодня мы владеем четкой картиной закономерностей в изменении нормальной жизнедеятельности клетки при различных заболеваниях, в том числе алкоголизме и наркомании. Когда я показываю своим студентам, как под атомным силовым микроскопом выглядит клетка наркомана, они испытывают потрясение и, надеюсь, отказываются от мысли употреблять эту гадость.

Многое из того, что мы разработали в нашем институте, уже нашло применение в больницах. Например, метод низкоэнергетических лазерных технологий для жизнеобеспечения при массивной кровопотере. Его внедрение позволило значительно улучшить результаты лечения осложнений травматической болезни. Нами же разработан метод, позволяющий увеличить производительность сердца при операциях с искусственным кровообращением, снизить объемы кровопотери. Одно из важнейших достижений института — разработка метода дефибрилляции электрическим импульсом биполярной формы (импульс Гурвича), сегодня признанного в мире наиболее эффективным и безопасным.

— А что за «пятую ткань» открыли в вашем институте?

— Сегодня мы научились выводить из состояния клинической смерти тяжелейших больных, давать им возможность дышать, восстанавливать сердцебиение и кровообращение, замещать детоксикационную функцию почек, печени… И все-таки значительная часть больных, преодолев критический период, рискуют погибнуть в более поздние сроки от тяжелого осложнения — полиорганной недостаточности. Именно этот синдром сейчас является ведущей причиной летальных исходов.

Представьте себе человека, который доставлен в отделение реанимации. Его вроде бы вытащили с того света после тяжелой травмы, операции, инсульта, и родственники уже готовы радоваться чудесному возвращению… Но проходит два-три дня, и без видимых причин вдруг начинает отказывать один орган за другим. Примерно в половине случаев такой пациент погибает. Естественно, стали искать причину, и выяснилось, что чаще всего полиорганная недостаточность развивается из-за сепсиса, то есть на фоне глубокого и необратимого конфликта между человеком и его микрофлорой. Именно живущее внутри нас микробное сообщество за поистине царственную роль в работе нашего организма называют «пятой тканью». Не мы ее открыли, но именно мы подтвердили ее ведущую роль в нашей жизни.

— Полиорганная недостаточность — общая проблема или есть такие страны, где удалось ее решить?

— Решить ее не удалось пока никому. Оказывается, даже полная асептика в операционных и перевязочных, одноразовые предметы ухода, мощные антибиотики не могут предотвратить развитие сепсиса у больного в критическом состоянии. Ведь у него значительно снижены защитные механизмы слизистых оболочек и эпителия, повышена проницаемость тканевых барьеров, подавлена реактивность системного иммунитета вплоть до иммунопаралича. Сейчас в нашем институте ведутся оригинальные исследования, направленные на поиск сигнальных молекул в крови критически больного человека. Это и есть те молекулы, которые подают нашим органам сигнал приостановить свою жизнедеятельность, после чего у больного регистрируется лавинообразное ухудшение клинических и лабораторных параметров, развивается и прогрессирует синдром полиорганной недостаточности. С этого момента пациенту с высокой вероятностью угрожает смертельный исход. До тех пор пока мы не научимся распознавать такой сигнал, человечество остается беспомощным перед лицом смерти и никакие самые современные достижения реаниматологии, трансплантологии и хирургии его не спасут.

— И что — вам удалось «найти и обезвредить» эти сигнальные молекулы?

— Найти — да. И частично расшифровать их «язык». Именно этим направлением занимается новая лаборатория метаболизма критических состояний под руководством профессора Натальи Белобородовой. Выяснилось, что они действительно имеют микробное происхождение, вырабатываются бактериями в организме больного и влияют на метаболизм. Наступает момент, когда микрофлора критического пациента начинает работать против хозяина, воспринимая его как неблагоприятную для себя среду. Решив так, микробы вступают в боевые действия. Но сначала они посылают сигнальные молекулы на поражение. Долгие годы никто этого «благородного» предупреждения не слышал. Наша задача — как следует изучить механизмы работы этих сигналов и научиться ими управлять. Перспективы колоссальные. Химическая структура ряда микробных метаболитов уже установлена, поэтому сегодня полученные данные можно использовать для диагностики многих заболеваний. Важно, что ряд опасных состояний в реаниматологии можно прогнозировать, а наблюдая за динамикой уровня этих молекул в крови — объективно оценивать эффективность проводимого лечения. Поиск ведется на всех уровнях — в клинике, непосредственно у постели больного, в лабораториях на клетках и субклеточных структурах человека, в микробиологических экспериментах. Используется самое современное оборудование, включая хроматомасс-спектрометрию. Такие исследования нуждаются в поддержке в виде научных грантов. Недавно мы вошли в число победителей конкурса по приоритетным направлениям науки, объявленного Минобрнауки, так что теперь есть все шансы сделать прорывные шаги. Полной победы над смертью, конечно, мы не добьемся, но подвинуться «костлявой старухе», надеюсь, придется.

— Как вы относитесь к рассуждениям о возможности преодоления смерти, которые предлагают иммортология, геронтология, крионика?

— Резко отрицательно. Пока все это шаманство, поскольку нет научного обоснования. В наши дни невозможно достичь бессмертия, но есть нечестные люди, которые на этом хотят обогатиться. Меня регулярно приглашают на разные передачи типа «Есть ли жизнь после смерти?», но я всегда отказываюсь. Некогда мне фантазировать.

— Ваше отношение к эвтаназии?

— Резко отрицательное. Прежде чем давать человеку право добровольно умереть, надо создать ему достойные условия для жизни. У нас же получается, что выбирать не из чего. Нам рано говорить об эвтаназии, да и не по-христиански это.

— Но у вас были пациенты, которые просили помочь им умереть?

— Нет! Я всю жизнь в реаниматологии и точно знаю, что желание уйти из жизни — это чепуха, истерика. Бывает, что человеку плохо и он кричит, что хочет умереть. Но это проходит, и он понимает, как страстно хочет жить. Через меня прошло огромное количество реанимационных больных. И все они уходили с надеждой, с желанием вернуться. Настоящий умирающий пациент всегда знает, что ему осталось недолго, и все — сто процентов! — просят продлить жизнь хотя бы на чуть-чуть. Ни один умирающий больной не просил меня помочь ему уйти, все просят помочь остаться. Человек, которого вынули из петли, больше никогда в нее не полезет. Кроме клинических случаев, конечно. Страх смерти — самый сильный страх. Тот, кто играет этой темой, — непорядочный человек.

— Были пациенты, рассказывавшие о тоннелях, ярком свете, фигурах в белых одеждах?

— Врать не буду, не было таких. Главный теоретик «жизни после смерти» Рэймонд Моуди скорее всего многое сочинил, а люди с богатой фантазией подхватили.

— Правда ли, что «тоннельный эффект» академик Неговский описал на десять лет раньше Моуди?

— Да, у него было много работ о механизмах умирания мозга, об агональном состоянии и фазе клинической смерти. Неговский первым пришел к выводу, что примерно 0,3—0,5 процента пациентов, переживших то или иное критическое состояние, находятся под влиянием определенных зрительных ощущений, обычно очень ярких, сопровождающихся явлением «двойного сознания», когда человек видит себя со стороны, общается с родственниками и друзьями, иногда умершими. Это очень маленький процент пациентов, и то, что Моуди впоследствии распространил явление чуть ли не на всех, — чистой воды спекуляция. Изучив феномен, Неговский пришел к выводу, что речь идет об остаточных явлениях умирающего или еще не восстановившегося мозга, подверженного определенным химическим реакциям, и отнес эти видения к категории функционального дисбаланса. Нельзя не учитывать и влияния применяемых к этим людям реанимационных мероприятий. Это могут быть электрические импульсы, большие дозы морфия, который, как известно, является сильным антигипоксантом, другие мощные препараты. Ясно, что мозг должен реагировать на все эти меры. Меняется кровообращение, в нем идут определенные химические реакции, и в состоянии клинической смерти они могут оказаться резко отличными от тех, что происходят в мозгу у здорового человека. Однако в большинстве своем литература про «жизнь после смерти» — сказки, мало что общего имеющие с действительностью. Каждого своего пациента я подробно расспрашивал о возникших ощущениях. Ведь мне важно знать истину. А она такова: мы не знаем, что происходит с нами после смерти, не ведаем, отделяется ли что-то от тела и продолжает ли свое существование в ином качестве. Ни один пациент мне привет с того света не передал. Как бы кому-то ни было обидно это слышать, наша нынешняя земная жизнь — это единственное, в чем мы можем не сомневаться.

— В середине прошлого века была очень популярна книга Дина Вулдриджа «Механизмы мозга», в которой описывались исследования, осуществленные на оперированном мозге неврологических пациентов. Они странным образом похожи на то, что описывает Моуди.

— Да, при электрофизиологическом изучении отдельных зон коры обнаружились поразительные явления вызванной памяти, «ясновидения». Раздражение мозга слабым током внезапно пробуждало в сознании больных воспоминания о давно прошедших событиях. Одна женщина слышала голос своего сына, доносившийся со двора вместе с другими звуками — гудками машин, лаем собак… Другая слышала в операционной оркестр, исполнявший мелодию, которую она сама не могла бы напеть или сыграть в обычном состоянии. Третья слышала рождественское пение в церкви, при этом ей казалось, что она там присутствует, и была растрогана красотой происходящего. Яркость вызываемых переживаний отличает их от образов обычной памяти. Тем не менее больной никогда не теряет связи с настоящим. Беседы с теми, кто пережил это явление, привели к появлению термина «двойное сознание», когда человек одновременно осознает как бы две реальности: одна в операционной, другая — в иной части его существования, которая для него оживает. При этом речь идет о людях, находящихся в сознании и никак не причастных к состоянию смерти. Да и обычные сновидения порой так ярки и реалистичны, что мы, пробуждаясь, долго пребываем под их впечатлением. Кто из нас не общался с родными и близкими во сне, не слышал их «предупреждений» и «напутствий»? Уверен: речь идет о работе мозга, о которой мы мало что знаем. Можно сколько угодно фантазировать о «путешествиях в иные миры», о «выходе в астрал», однако намного увлекательнее исследовать работу самого загадочного нашего органа.

— Но хочется верить в чудеса!

— Настоящие чудеса впереди, на пути развития науки. Мы уже вплотную подошли к возможности оживления людей не через пять, а через десять минут после наступления клинической смерти. Удастся найти «умный» наркотик, способный, не убивая, вводить мозг в сонное состояние, и смерть отступит еще дальше.

Источник: http://www.itogi.ru/medicina/2011/33/168451.html