Андрей Линде 
Физик-теоретик, Стэнфордский университет. Автор хаотической теории инфляции, лауреат премии благотворительного фонда Мильнера Fundamental Physics Prize за 2012 год в размере 3 млн долларов.

На протяжении большей части 20-го века в научных кругах господствовала идея о единообразии Вселенной и об уникальности законов физики. Действительно, космологические наблюдения указывали на то, что Вселенная в самом крупном из возможных масштабов почти полностью одинакова, с точностью более чем 1 к 10000.

Аналогичная ситуация существует в плане уникальности законов физики. Например, мы знали, что масса электрона одинакова повсюду в наблюдаемой части Вселенной, а поэтому было вполне естественно допустить, что она имеет одни и те же значения везде, что это константа природы. Долгое время одна из величайших целей физики состояла в поиске единой теории, объединяющей все фундаментальные взаимосвязи и взаимовлияния, и дающей однозначное объяснение всем известным параметрам физики элементарных частиц.

Тридцать лет тому назад возможное объяснение единообразия Вселенной было найдено. Главная идея заключалась в том, что наша часть мироздания появилась в результате стремительного расширения пространства, называемого космической инфляцией. Затем расправляются и исчезают все «морщинки» и неоднородности пространства. Вселенная становится невероятно гладкой. Добавьте сюда немного квантовых флуктуаций, растяните их, и получившееся в результате единообразие станет почти идеальным. И появятся галактики.

Сначала инфляционная теория была немного похожа на экзотический плод живого воображения. Но благодаря полной энтузиазма работе тысяч ученых, многие прогнозы и расчеты из этой теории были подтверждены данными научных наблюдений. А если эта теория верна, у нас, наконец, появляется научное объяснение того, почему мир настолько единообразен.

Но инфляционная теория ничего не говорит нам о том, что такое единообразие должно распространяться за пределы наблюдаемой части Вселенной. В качестве аналогии предположим, что Вселенная это поверхность большого футбольного мяча, состоящего из черных и белых шестиугольников. Если мы надуем этот мяч, размер каждого черного или белого элемента станет экспоненциально большим. Если увеличение будет достаточно мощным и мяч раздуется до вселенских масштабов, живущие в черной части Вселенной никогда не увидят ее белую часть, и будут считать, что вся Вселенная — черная. Они также будут пытаться найти научное объяснение тому, почему она не может быть никакого другого цвета. А живущие в белой части никогда не увидят черные части и поэтому могут прийти к выводу, что весь мир должен быть белым. Но черные и белые части могут спокойно сосуществовать в инфляционной Вселенной, никак не противореча научным наблюдениям.

В приведенном выше примере мы говорили о черном и белом. Но в физике количество различных состояний материи (количество «цветов») может быть экспоненциально большим. Наилучшим кандидатом на звание теории всего, что в настоящее время нам известно, является теория струн. Ее можно вполне успешно сформулировать в 10-мерном пространстве-времени (девять пространственных измерений и одно временное). Но мы живем во Вселенной с трехмерным пространством. Где же остальные шесть? Ответ заключается в том, что они компактифицированы, втиснуты в нечто настолько малое, что мы не можем перемещаться в этих направлениях, а поэтому воспринимаем мир трехмерным.

С самого начала возникновения теории струн физики знали, что существует экспоненциально много различных способов для компактификации этих шести измерений, но нам не было известно, что может помешать взрыву этих компактифицированных измерений. Эта проблема была решена около 10 лет назад, и решение подтвердило прежние ожидания по поводу экспоненциально большого количества возможностей. В некоторых оценках число различных вариантов достигает 10500. И каждый вариант описывает часть Вселенной со своей энергией вакуума и со своими типами материи.

В рамках инфляционной теории это означает, что наш мир может состоять из невероятного количества экспоненциально больших «вселенных» с 10500 разных типов материи внутри них.

Пессимист скажет: поскольку мы не видим другие части Вселенной, мы не можем доказать, что такая картина верна. А оптимист может возразить, что и доказать ошибочность такой картины мы не сможем никогда, поскольку ее главное предположение заключается в том, что такие «вселенные» находятся очень далеко от нас. А так как мы знаем, что лучшие теории, разработанные на сегодняшний день, допускают наличие около 10500 разных вселенных, любой, кто скажет, что Вселенная должна иметь одни и те же свойства повсюду, будет вынужден доказывать, что возможна только одна из этих 10500 вселенных.

Но здесь есть еще кое-что. В нашем мире существует множество странных совпадений. Масса электрона в 2000 раз меньше массы протона. Почему? Если одна из их масс хоть немного изменится, жизнь в известном нам виде будет невозможна. Энергия вакуума в нашей части Вселенной не равна нулю, она имеет неизмеримо малое значение, на много порядков меньше наивных теоретических предположений. Почему? Единственное известное нам объяснение состоит в том, что мы не смогли бы жить в мире с гораздо большей энергией вакуума.

Соотношение и связь между нашими свойствами и свойствами мироздания называется антропным принципом. Но если бы Вселенная была дана нам в единственном экземпляре, такое соотношение ничем бы нам не помогло. Нам пришлось бы строить догадки и предположения о высших причинах, по которым Вселенная приспособлена к жизни человека. Между тем, в мультивселенной, или во множественной вселенной, состоящей из большого количества частей с разными свойствами, связь между нашими свойствами и свойствами населенной нами части мира вполне логична и понятна.

Можем ли мы вернуться к старой картине единой Вселенной? Возможно, но для этого надо выполнить три условия. Первое, это создание более совершенной космологической теории. Второе, это создание более совершенной теории фундаментальных взаимосвязей. И третье, это альтернативное объяснение тех чудесных совпадений, которые мы только что обсудили.

Раса

Нина Яблонски (Nina Jablonski)
Биолог-антрополог и палеобиолог, заслуженный профессор антропологии, Университет штата Пенсильвания.

Понятие расы всегда было довольно скользким и неопределенным. В середине 18-го века европейские естествоиспытатели, такие как Линней, граф де Бюффон и Иоганн Блюменбах, описывали географические группы людей, различающиееся по внешнему виду. Философов Дэвида Юма и Иммануила Канта поражало физическое многообразие человечества. По их мнению, изнуряющая жара, жестокий мороз и солнечный свет разрушают человеческий потенциал. Юм в 1748 году утверждал: «В мире никогда не было цивилизованной нации с цветом кожи иным, кроме белого».

У Канта была аналогичная точка зрения. Этого философа всю жизнь занимали вопросы человеческого многообразия, и он подробно писал об этом в целой серии статей и очерков, начиная с 1775 года. Кант первым дал названия и определения географическим группам людей, назвав их расами (на немецком Rassen). По мнению Канта, характерными отличиями рас являются цвет кожи, форма волос, форма черепа, другие анатомические черты, а также их способность к соблюдению норм нравственности, к самосовершенствованию и цивилизации. Свои четыре расы Кант выстроил в иерархический порядок, заявив, что только европейская раса способна к самосовершенствованию.

Почему научный расизм во взглядах Юма и Канта берет верх над логичной и вдумчивой оппозицией в лице фон Гердера и остальных? Канта при жизни признали великим философом, и авторитет мыслителя только окреп, когда в 19-м веке получили широкое распространение его главные философские труды, которые стали читать многие. Некоторые из сторонников Канта соглашались с его расистскими взглядами, некоторые просили за них прощения или — что случалось чаще всего — просто игнорировали их. Другая причина, по которой в конце 18-го и в 19-м веке расистские взгляды одержали верх над антирасистскими, состояла в том, что они в плане экономики были выгодны для трансатлантической работорговли, ставшей основной движущей силой экономического развития Европы. Работорговля подкреплялась идеологиями, умалявшими или отрицавшими гуманность неевропейцев и особенно африканцев. Такие взгляды усиливали популярные в то время новые библейские толкования, авторы которых говорили, что рабство предопределено африканцам свыше. Цвет кожи как самую заметную характеристику расы стали ассоциировать с расплывчатой совокупностью мнений и слухов о врожденных свойствах различных рас. Белый цвет кожи обозначал нравственность, силу характера, а также склонность к цивилизованности. Это превратилось в некий вирус разума. В 19-м и в начале 20-го века получила развитие наука о расах. Биологическая реальность рас нашла подтверждение в виде научных данных нового типа, которые накапливали новые ученые, прежде всего антропологи и генетики. В это время на свет появилась евгеника и ее детище — теория расовой чистоты. С возникновением социал-дарвинизма дальнейшее подкрепление получило представление о превосходстве белой расы и о том, что это часть естественного порядка. То, что все люди являются продуктом сложных генетических смешений, возникающих на протяжении тысячелетий в результате миграции и совместного проживания, не признавали ни исследователи рас, ни многочисленные евгенисты, которые по обе стороны Атлантики ратовали за повышение качества рас.

В середине 20-го века продолжали появляться многочисленные научные трактаты о расах. Но к 1960-м годам возникли два фактора, способствовавшие закату теории о биологических расах. Первым стало расширение исследований по вопросам физического и генетического многообразия человеческих групп во всем мире, которые проводили многочисленные ученые. Вторым фактором стало растущее влияние движения за гражданские права в Соединенных Штатах Америки и в других странах. Вскоре влиятельные ученые начали осуждать исследования на тему рас, потому что самим расам невозможно было дать научное определение. Ученые искали четкие границы между группами людей, но не находили таковых.

Несмотря на крупные сдвиги в научной мысли, родственные теории о человеческих расах и о расовой иерархии на основе цвета кожи продолжали занимать прочное место в массовой культуре всю середину 20-го века. Возникшие в результате этого расовые стереотипы оказались мощными и устойчивыми, особенно в США и в ЮАР, где угнетение и эксплуатация темнокожих рабочих стала краеугольным камнем экономического роста.

После заката науки о расах раса сохранилась как название и как понятие. Но со временем это слово стало обозначать нечто иное. Сегодня многие люди согласны с представлением о том, что они являются членами той или иной расовой группы независимо от того, что говорит о природе расы наука. Коллективное ощущение расовой принадлежности создает мощные социальные связи. Для многих людей, в том числе для многих ученых, раса перестала обозначать биологическую категорию, перейдя в разряд социальной группы. Понятие расы стало более путаным, и ее сегодня воспринимают как смесь общественных категорий класса и этнической принадлежности. Так что раса это не просто социальная конструкция, это подлинный продукт коллективного опыта и ощущений, и люди предпочитают отождествлять себя с той или иной расой.

Врачи-клиницисты продолжают вести наблюдения за здоровыми и больными людьми, пользуясь старыми расовыми концепциями и категориями типа «белый», «чернокожий», «афроамериканец», «азиат» и так далее. Даже после того, как было доказано, что многие болезни (диабет в зрелом возрасте, алкоголизм, высокое кровяное давление и так далее) имеют очевидные расовые закономерности из-за того, что люди живут в одинаковых условиях окружающей среды, классификация по расовому признаку сохраняется. Применение расовой классификации в эпидемиологических исследованиях всячески отстаивается и даже поощряется. В большинстве случаев понятие расы в медицинских исследованиях оказывается в тупике при изучении недугов, возникающих в силу классовой принадлежности и этнических различий в общественной практике, когда учитывается достаточное количество переменных величин.

Последняя перестройка понятий о расе возникла из геномики и в основном в рамках биомедицины. То, что в общественном сознании медицинская наука окружена ореолом святости, придает расовой концепции новый вес и значимость. Расовые реалисты выстраивают геномные доказательства, обосновывая твердую биологическую реальность расового различия, а расовые скептики не видят никаких расовых закономерностей. Ясно, что люди видят то, что хотят видеть. Они строят свои научные исследования таким образом, чтобы получился ожидаемый результат. В 2012 году Кэтрин Блисс (Catherine Bliss) весьма убедительно говорила, что на расу сегодня лучше всего смотреть как на систему убеждений, которая «в определенный социально-исторический момент создает постоянство в представлениях и практике».

Раса сохраняет свои позиции в истории, однако в науке ей уже нет места. Из-за огромной неустойчивости и возможных неверных толкований это понятие как научная концепция стало бесполезным. Создать новый вокабуляр, описывающий человеческое многообразие и пристрастность, будет непросто, однако это необходимо.

В квантовом мире нет реальности

Антон Цайлингер (Anton Zeilinger)
Физик, Венский университет. Научный директор Института квантовой оптики и квантовой информации Австрийской академии наук. Автор книги «Dance of the Photons: From Einstein to Quantum Teleportation» (Танец фотонов. От Эйнштейна до квантовой телепортации).

Идея, от которой следует отказаться, заключается в том, что в квантовом мире нет реальности. Такая идея могла возникнуть по двум причинам. С одной стороны, поскольку тому или иному физическому свойству не всегда можно приписать точное значение, а с другой, потому что внутри обширного спектра интерпретаций квантовой механики кое-кто предполагает, будто квантовое состояние не объясняет внешнюю реальность и что свойства возникают лишь в мозгу у исследователя, в связи с чем важнейшую роль здесь играет сознание.

Давайте задумаемся на секунду над знаменитым опытом Юнга (эксперимент с двумя параллельными прорезями). Такие и им подобные опыты проводятся сегодня не только на единичных фотонах и других элементарных частицах типа нейтронов, протонов, электронов и так далее, но и на больших макромолекулах, таких как бакиболы или фуллерены, и даже крупнее. Мы проводим опыты на бакиболах — молекулах С60  или С70. Имеются две прорези, и при соблюдении условий эксперимента мы наблюдаем распределение бакибол за ними с максимальными и минимальными значениями, или так называемый интерференционный узор. Это вызвано интерференцией волн вероятности, которые проходят через обе прорези. Но следуя за Эйнштейном в его знаменитом диспуте с Нильсом Бором, мы можем задать вопрос, проводим ли мы опыт с отдельными частицами, с отдельными бакиболами поодиночке. Через какую прорезь проходит отдельная молекула-бакибола? Ведь вполне естественно предположить, что каждая частица должна проходить через ту или иную прорезь. Квантовая физика говорит нам, что этот вопрос не имеет никакого значения. Мы не можем назначить четко определенное положение частице, если не проведем реальный опыт, который позволит нам выяснить, где она находится. Поэтому, пока мы не провели измерения, положение бакиболы, а, следовательно, и прорези, через которую она проходит, лишено всякого смысла.

Предположим, что мы определили положение частицы. В таком случае мы получили ответ и знаем, где она. Она либо возле одной прорези, либо возле другой. В таком случае ее позиция — это определенно элемент реальности, и мы можем четко сказать, что квантовая физика описывает такую реальность. Интересно то, что точно зная одну характеристику, а именно местоположение частицы, мы лишаемся четкого представления о другой, а именно о той характеристике, которая закодирована в картине интерференции.

И какова же здесь роль сознания? Квантовая механика говорит нам, что частица до наблюдений находится в суперпозиции прохода через одну прорезь и прохода через другую прорезь. Если у нас есть два регистрационных устройства, по одному за каждой прорезью, то частицу зафиксирует один из них. Однако квантовая механика говорит нам, что измерительное устройство смешивается с позицией наблюдения за частицей, и поэтому не имеет четко определенных классических характеристик, по крайней мере в принципе. Следовательно, как говорит американский лауреат Нобелевской премии венгерского происхождения Юджин Вигнер (Eugene Wigner), это такая цепочка, за которой можно следить, пока исследователь не зафиксирует результат. Если мы согласимся с этим доводом, то получается, что реальность определяется сознанием.

Но так далеко заходить не нужно. Достаточно сделать допущение о том, что квантовая механика просто описывает вероятности возможных результатов измерений. Затем наблюдение превращает потенциальную возможность в реальность, и в нашем случае положение частицы становится количественным параметром, о котором можно говорить с полным основанием. Он реален в опыте Юнга, даже если нет возможности приписать его позиции конкретное значение.

Мы никогда не преодолеем все барьеры на пути научного познания

Мартин Рис (Martin Rees)
Бывший президент Лондонского королевского общества, почетный профессор космологии и астрофизики Кембриджского университета. Выпускник и преподаватель Тринити-колледжа. Автор книги «From Here to Infinity» (Отсюда до бесконечности).

Существует активно поддерживаемое мнение о том, что наши познания и способность проникновения в суть будут углубляться бесконечно, что все научные проблемы со временем сдадутся под нашим натиском. Но, я думаю, нам следует отказаться от такого оптимизма. Человеческий интеллект может уткнуться в стену, хотя в большинстве научных областей до этого еще очень и очень далеко.

У космологии явно есть незавершенная работа. Теория Эйнштейна рассматривает пространство и время как нечто гладкое и непрерывное. Но мы знаем, что ни одно вещество нельзя разделить на сколь угодно малые составляющие, потому что со временем мы дойдем до отдельных атомов. Соответственно, пространство само по себе это гранулярная и «квантованная» структура, но в масштабе, который в триллионы и триллионы раз меньше. У нас нет единого понимания основы, или крайнего нижнего уровня материального мира.

Такая теория привнесла бы большие взрывы и мультивселенные в сферу скрупулезной и точной науки. Но она не станет сигналом об окончании исследований и открытий. Она окажется неактуальной и несущественной для 99 процентов ученых, которые не занимаются физикой элементарных частиц и космологией.

Например, наши знания о диете и об уходе за детьми пока настолько скудны, что рекомендации специалистов меняются из года в год. Это может показаться несообразным примером на фоне той уверенности, с которой мы ведем диспуты о галактиках и об элементарных частицах. Но эти сложные проблемы сдерживают и ставят в тупик биологов, и они обескураживают их гораздо больше, чем проблемы большого и элементарно малого.

Области науки иногда сравнивают с разными этажами высокого здания. Физика элементарных частиц находится на первом этаже, затем идет вся остальная физика, потом химия и так далее, вплоть до физиологии (а экономисты сидят в пентхаусе). Есть и соответствующая иерархия сложности: атомы, молекулы, клетки, организмы и так далее. Такая метафорическая система в определенном смысле полезна. Она показывает, как каждая отрасль знания развивается отдельно от других отраслей. Но в одном очень важном отношении это плохая аналогия: непрочный фундамент в здании подвергает опасности находящиеся выше этажи. Но науки на этажах повыше, которые занимаются сложными системами, не подвергаются опасности из-за шаткого основания, как само здание.

У каждой отрасли знания есть свои собственные конкретные теории и толкования. Даже если бы у нас имелся суперкомпьютер, способный решить уравнение Шредингера для квадрильонов атомов, его производительность не дала бы нам того научного понимания, к которому стремится основная масса ученых.

Это можно сказать не только о науках, которые занимаются по-настоящему сложными вещами, особенно если это живые вещи, но и о тех, которые изучают более земные и банальные явления. Например, математику, пытающемуся понять, почему текут краны или почему разрушается волна, все равно, что формула воды Н2О. К жидкости он относится как к сплошной массе. Ему нужны иные понятия, такие как вязкость и турбулентность.

Почти все ученые являются «упрощенцами» в том плане, что они думают, будто все, даже самые сложные вещи и явления, подчиняются основным физическим уравнениям. Но даже если бы у нас был гиперкомпьютер, способный решить уравнение Шредингера для огромного множества атомов в (например) разрушающихся у берега волнах, перелетных птицах и тропических лесах, объяснение на атомарном уровне не даст нам того знания, к которому мы стремимся. Мозг это совокупность клеток, а картина это совокупность химического пигмента. Но в обоих случаях нам интересны их закономерности и структура, то есть сложности иного порядка.

Люди не очень сильно изменились с тех пор, как наши далекие предки бродили по африканской саванне. Наш мозг развивался постепенно, эволюционируя в рамках человеческой среды, в человеческом измерении. Поэтому поистине необыкновенным является то обстоятельство, что мы разбираемся в явлениях, которые приводят в смущение наше житейское чутье и интуицию, таких как крошечные атомы, из которых мы состоим, и огромный космос, который нас окружает.

Тем не менее — и здесь я ставлю себя под удар — возможно, что некоторые аспекты действительности изначально недоступны нашему пониманию и что для их понимания необходим некий сверхчеловеческий разум. Ведь не принадлежащие к человеческому роду приматы не в состоянии усвоить эвклидову геометрию.

Кто-то может оспорить данное утверждение, указав на то, что не существует пределов вещам, которые поддаются вычислению. Но поддаваться вычислению это не то же самое, что быть концептуально осознаваемым. Вот банальный пример. Любой, кто изучал декартову геометрию, легко может представить себе простую фигуру — линию или круг, когда у него есть для этого соответствующая формула. Но ни один человек, получивший алгоритм (простой, на первый взгляд) для составления множества Мандельброта, не сможет представить себе все его поразительные тонкости и черты, хотя компьютер способен элементарно рассчитать его шаблон.

Для нас бы слишком эгоистично считать, что человеческий разум в состоянии понять науку во всей ее полноте, с правильными представлениями обо всех аспектах действительности. Можно поспорить о том, кому принадлежит будущее — органической постчеловеческой расе или разумным машинам. Но в любом случае, им придется еще очень многое изучить, открыть и исследовать.

Информационная перегрузка

Джей Розен (Jay Rosen) 
Адъюнкт-профессор журналистики, Нью-Йоркский университет.

Мы должны отказаться от идеи, носящей название «информационная перегрузка». Она уже не имеет никакого смысла и бесполезна.

Об этом хорошо написал исследователь интернета Клэй Ширки (Clay Shirky): «Нет такой вещи как информационная перегрузка. Есть лишь сбой фильтра». Если у вас плохие фильтры, вам приходится очень за многим следить, и времени вам на это не хватает. Не эти тенденции приводят в действие технологии, а условия жизни. Фильтры в цифровом мире не удаляют не прошедшее через них, они просто не отбирают эти материалы. Не отобранные материалы остаются в ожидании того, кто еще их отфильтрует. Умные фильтры, которые как раз нам и нужны, бывают трех видов.

1. Умный человек, который пропускает через себя большой объем информации, а потом рассказывает вам то, что вы должны знать. В древности это называлось «редактор». Первая страница New York Times до сих пор работает таким образом.

2. Алгоритм, просеивающий то, что отобрали другие умные люди. Он ранжирует материалы, а потом предъявляет вам верхние результаты. Так работает Google — более или менее.

3. Система машинного обучения, которая со временем узнает ваши интересы и предпочтения и фильтрует для вас весь мир, делая это все умнее и умнее. Такие системы использует Amazon.

Вот лучшее определение информации, которое мне известно: информация — это мера уменьшенной неопределенности. Определение простое, но эта простота обманчива. Чтобы получить информацию, нам нужны две вещи: неопределенность, которая важна для нас (завтра у нас пикник, но не пойдет ли дождь?), и нечто, что эту неопределенность снимает (прогноз погоды). Но некоторые прогнозы создают новую неопределенность, разрешать которую приходится позднее.

Представим себе, что из новостей мы узнали о том, как Агентство национальной безопасности «взломало» кодировку в интернете. Вот это информация! Она снижает неопределенность относительно того, насколько далеко готово пойти американское правительство. (Да, до конца!) Но та же самая новость усиливает неопределенность относительно того, останется ли единый интернет, заставляя нас искать новую информацию, когда эта общая картина становится понятнее. Так что информация — это мера уменьшенной неопределенности и в то же время неопределенности созданной. Наверное, именно это мы имеем в виду, когда говорим: «Что ж, это породило больше вопросов, чем дало ответов».

Сбой фильтра происходит не из-за слишком большого объема информации, а от избытка входящего «материала», который не только не снижает существующую неопределенность, но и не порождает никаких важных для нас вопросов. Возможное решение проблемы — в сочетании трех типов фильтров: умных людей, которые сделают это за нас, умных алгоритмов с их выбором и умных систем, которые обучаются, общаясь с нами как люди. Но в этот момент кто-то может воскликнуть: а как же насчет интуитивной прозорливости? Что ж, справедливое замечание. Нам нужны фильтры, которые прислушиваются к нашим потребностям, но также пропускают то, чего мы никак не можем потребовать, потому что ничего об этом пока не знаем. Фильтры дают сбой, когда слишком хорошо нас знают и когда знают нас недостаточно.

Та самая «Вселенная»

Аманда Гефтер (Amanda Gefter) 
Консультант журнала New Scientist, основатель и редактор блога CultureLab.

У физиков имеется проверенная временем традиция — смеяться прямо в лицо нашей интуиции. Относительность Эйнштейна заставила нас отказаться от представлений об абсолютном пространстве и времени, а квантовая механика вынудила забыть многие другие идеи и теории. И тем не менее одна идея держится упорно и непоколебимо: это представление о Вселенной.

Конечно, картина Вселенной со временем менялась и развивалась — представления об исторической динамике, о ее происхождении и расширении. Нашу Вселенную даже низвели до статуса одной из многих в бесконечном множестве мультивселенной, которая навсегда разделена горизонтами событий. И тем не менее мы отчаянно цепляемся за нашу веру в то, что будучи обитателями Млечного пути, все мы живем в едином пространственно-временном континууме, в нашем общем уголке космоса, в нашей Вселенной.

Но в последние годы концепция единого и общего для нас пространства-времени породила парадокс в физике. Первым признаком того, что здесь чего-то не хватает, стала знаковая работа Стивена Хокинга (Stephen Hawking), написанная в 1970-х годах, которая показала, что черные дыры расходятся из центра и испаряются, исчезая из Вселенной и предположительно забирая с собой некую квантовую информацию. А квантовая механика между тем построена на постулате, гласящем, что информация не может быть утрачена.

Здесь-то и возникает головоломка. Когда информация попадает в черную дыру, она не может выкарабкаться обратно, если не будет перемещаться быстрее скорости света, нарушая принцип относительности. Следовательно, единственный способ ее сохранения — это никогда не попадать в черную дыру. С точки зрения находящегося за пределами черной дыры ускоренного наблюдателя, сделать это нетрудно. Благодаря релятивистскому эффекту, с его выгодной позиции кажется, что информация растягивается и замедляется, приближаясь к черной дыре, а затем сгорает дотла в жаре хокинговского излучения еще до пересечения горизонта. Но это совсем другая история, так как инертный наблюдатель, который погружается в черную дыру, проходит горизонт и не замечает никаких странных релятивистских эффектов хокинговского излучения, благодаря эйнштейновскому принципу эквивалентности. С его точки зрения информации лучше попасть в черную дыру, иначе относительность окажется в беде. Иными словами, чтобы соблюсти все законы физики, один экземпляр бита информации должен остаться вне черной дыры, а его клон — попасть внутрь. Ах да, тут есть одна закавыка — квантовая механика не допускает клонирования.

Леонард Сасскинд (Leonard Susskind) со временем решил этот информационный парадокс, заявив, что мы ограничиваем свое описание мира либо пространственно-временным регионом за пределами горизонта черной дыры, либо внутренним пространством черной дыры. Каждое описание само по себе является логичным и последовательным. И лишь когда мы начинаем говорить и о том, и о другом, мы нарушаем законы физики. Такая «комплементарность», или взаимодополняемость горизонта, говорит нам о том, что внутренняя часть черной дыры и пространство-время вне ее не являются неотъемлемой частью единой Вселенной. Есть две вселенных, но они в разных жизнях.

Комплементарность горизонта до прошлого года сдерживала парадоксальность ситуации, но вот физическое сообщество встряхнула новая головоломка, которая еще больше его измучила. Это так называемый парадокс исчезновения информации в черной дыре. У нас два наблюдателя оказались в ситуации, когда они дают противоречащие друг другу квантовые описания единого бита информации. Но сейчас противоречие возникает, когда оба наблюдателя находятся еще вне горизонта, до того, как инертный наблюдатель попадет внутрь черной дыры. Иными словами, оно возникает, когда оба находятся предположительно в одной и той же вселенной.

Физики начинают думать, что лучшее решение парадокса исчезновения информации состоит в том, чтобы принять тезис «сильной комплементарности», то есть ограничить наши описания не просто пространственно-временными регионами, разделенными горизонтом событий, но и системами координат индивидуальных наблюдателей, где бы они ни находились. Как будто у каждого наблюдателя есть своя собственная вселенная.

Обычная комплементарность горизонта уже ослабила возможность существования мультивселенной. Если мы нарушаем законы физики, описывая два разделенных горизонтом региона, то представьте себе, что будет, когда мы станем описывать бесконечные регионы, разделенные бесконечными горизонтами! Да, сильная комплементарность подрывает возможность существования единой, общей для всех Вселенной. На первый взгляд, возникает впечатление, что она создает собственную мультивселенную. Но она не создает. Да, есть множество наблюдателей, да, вселенная у одного наблюдателя ничуть не хуже, чем у другого. Но если мы хотим соблюдать законы физики, мы можем говорить только об одной вселенной одновременно. А это означает, что одновременно существует только одна Вселенная. Такой вот космический солипсизм.

Отправить Вселенную досрочно в отставку было бы весьма радикальным шагом, так что лучше отыскать нечто более симпатичное в плане научного прогресса. Я думаю, это можно сделать. Для начала, Вселенная может пролить свет на низкое квадрупольное совпадение или на то обстоятельство, что космическое сверхвысокочастотное фоновое излучение не демонстрирует колебаний температуры более 60 градусов, захватывая размер пространства как раз с наблюдаемую нами часть Вселенной. Как будто реальность резко останавливается на краю системы координат наблюдателя. 

Еще важнее другое. Мы можем получить лучшее концептуальное представление о квантовой механике. Квантовая механика не поддается пониманию, потому что позволяет вещам зависать в суперпозиции взаимоисключающих состояний, как когда фотон проходит и через эту, и через ту прорезь, или когда кошка одновременно и жива, и мертва. Это противоречит нашей бинарной логике, и это настоящее издевательство над законом исключенного третьего. Еще хуже то, что когда мы действительно что-то наблюдаем, суперпозиция исчезает, и каким-то магическим образом возникает единая реальность.

Но в свете отказа от идеи Вселенной все это меньше походит на магию. В конце концов, суперпозиции это на самом деле совмещения систем координат. В любой единой системе координат жизненно важные органы животного четко определены. Кошка будет одновременно жива и мертва лишь в том случае, когда мы попытаемся собрать воедино несколько систем координат на основе ложного допущения о том, что они являются частью одной и той же вселенной.

И наконец, отказ от концепции вселенной может дать нам некоторые руководящие указания, пока физики продвигаются вперед со своей программой квантовой гравитации. Например, если у каждого наблюдателя есть своя собственная вселенная, то у каждого наблюдателя есть и свое собственное гильбертово пространство, свой собственный космический горизонт и своя собственная версия голографии. В таком случае нам от теории квантовой гравитации нужен набор условий постоянства и последовательности, который может связать друг с другом то, что измеряют разные наблюдатели.

Отрегулировать нашу интуицию и приспособиться к открытым физикой странным и незнакомым истинам всегда непросто. Но, возможно, мы подходим к представлению о том, что существует моя вселенная и существует твоя вселенная, но такой вещи как единая Вселенная для всех нет.

Обитаемая зона

Димитар Сасселов (Dimitar D. Sasselov) 
Профессор, преподаватель астрономии, Гарвардский университет. Директор инициативы «Происхождение жизни». Автор книги «The Life of Super-Earths» (Жизнь супер-Земель).

Обитаемая зона определяется расстоянием от звезды, на котором схожие с Землей планеты имеют такую температуру на своей поверхности, что вода там может находиться в жидком состоянии. В нашей Солнечной системе эта зона находится между орбитами Венеры и Земли и простирается вплоть до Марса. Ее границы приблизительны, так как они применяются к различным планетным системам, и иногда данное понятие используется в более широком плане, например, в отношении галактик. Идея обитаемой зоны имеет долгую и почтенную историю, поскольку поиски инопланетной жизни ведутся уже давно, а недавно эта концепция способствовала замечательному успеху миссии НАСА по поиску планет за пределами Солнечной системы при помощи телескопа «Кеплер». Однако после выхода этого телескопа из строя данная научная идея может получить отставку.

Такое простое определение обитаемой зоны привлекает тем, что его можно использовать в статистическом анализе пригодных для жизни планет, поскольку такой анализ определяется несколькими параметрами, которые легко измерить. Оно также вполне понятно: не очень жарко, не очень холодно — как раз то, что надо. Простая и понятная статистика очень важна для анализа распространенности и распределения небольших планет типа Земли в нашей Галактике, и космический телескоп «Кеплер» явно преуспел в этом деле. Если наша цель теперь заключается в поисках жизни, то хорошо, что мы знаем, куда нам следует направиться — к пригодным для жизни планетам вне Солнечной системы. Таким образом, слово «обитаемая» в терминологическом словосочетании «обитаемая зона» является неправильным или как минимум огромным преувеличением. Даже в нашей Солнечной системе мы предполагаем наличие внеземной жизни за пределами такой зоны, например, на спутниках Юпитера и Сатурна. Сегодня нам нужно общее представление о том, что делает среду пригодной для обитания, то есть позволяющей жизни возникнуть и сохраниться в геологических временных рамках, будь то планета или ее спутник. Но большой вопрос состоит в том, как узнать, что делает планету живой, и как распознать живую планету при помощи наших телескопов.

Прошедший год стал историческим в плане поисков внеземной жизни. Благодаря «Кеплеру» и другим инопланетным исследованиям мы теперь знаем: похожих на Землю планет такое великое множество, что многие аналоги нашей родной планеты должны находиться где-то по соседству в пределах нашей Галактики. Поэтому их можно искать при помощи дистанционного зондирования с применением существующей техники и создаваемых телескопов. Поиски жизни должны начаться вот-вот, однако нам надо лучше понять, что именно следует искать.

Отказавшись от понятия обитаемой зоны, мы должны вернуться к ее первоначальному названию из середины 20-го века — «пояс жидкой воды». Это очень важный регион для богатой геохимии твердых планет. Живые планеты среди них покажутся нам родным домом.

Отсутствие сознания у животных

Кейт Джеффери (Kate Jeffery) 
Профессор поведенческой нейробиологии, заведующая кафедрой когнитивистики, восприятия и науки о мозге, Университетский колледж Лондона.

Нам, людям, трудно смириться с мыслью о том, что мы занимаем ничем не примечательное место в масштабах Вселенной. Сначала Коперник вдребезги разбил нашу уверенность в том, что мы живем в центре мироздания, а вскоре после него это сделал Гершель и компания, предположившие, что и наше Солнце тоже находится не в центре мира. Затем появился Дарвин, показавший, что в соответствии с нашим биологическим наследием мы просто очередные животные в цепочке эволюции. Но мы по-прежнему держимся за остатки представления о нашей уникальности, думая, что у нас и только у нас есть активное сознание. Но пора отказаться, а вернее, подвергнуть эвтаназии и даже кремированию самовлюбленную мысль о том, что человек это центр вселенной.

Декарт считал, что животные это бездумные автоматы, и в то время вивисекция без анестезии была широко распространена среди первых исследователей-медиков. Большую часть 20-го века психологи полагали, что животные пусть и явно похожи на человека по строению своей нервной системы, но все равно осуществляют свою деятельность, по сути дела, бездумно. Эта точка зрения достигла своего зенита (я предпочитаю называть это низшим пределом) в психологической доктрине бихевиоризма, которая отвергает такое умственное состояние как план и цель, заявляя, что их невозможно исследовать, а в самой радикальной версии, что они вообще не существуют. Тот неоспоримый факт, что у человека есть внутреннее психическое состояние и целеустремленность, объяснялся нашим особым психологическим статусом: у нас есть язык, а поэтому мы другие. Но животные оставались для нас декартовскими автоматами.

Многие наши научные эксперименты подтвердили эту точку зрения. Крысы в ящике Скиннера (его так назвали в честь самого радикального бихевиориста Берреса Фредерика Скиннера (Burrhus Frederic Skinner)) на самом деле ведут себя как будто бездумно: они снова и снова нажимают рычаги, очень медленно обучаются, медленно приспосабливаются к новым обстоятельствам. И, похоже, они не задумываются над тем, что делают. Еще одним свидетельством из бездумности является то, что у крысы можно повредить довольно большой участок мозга, но это никак не повлияет на ее деятельность. Крыса в лабиринте кажется такой же беспомощной и бестолковой. Она медленно учится (порой на это уходят недели и месяцы) и очень долго приспосабливается к переменам. Ясно, что крысы и другие животные глупы. И более того, у них отсутствует рассудок.

Хотя крысы мне симпатичны, я бы не встал на защиту их разума. Однако предположение об отсутствии у них внутреннего психического состояния требует изучения. Бихевиоризм возник из принципа бережливости (бритва Оккама) — так зачем же говорить о психическом состоянии у животных, если их поведение можно объяснить проще? Бихевиоризм добился успеха отчасти из-за того, что изучаемое поведение можно объяснить действием бездумных автоматических процессов. Чтобы нажать на рычаг в ящике Скиннера, глубокие размышления нужны не больше, чем для набора вашего PIN-кода. Но в середине 20-го века произошло одно событие, которое начало опровергать мнение о том, что все поведение является бездумным. Этим событием стала регистрация одного-единственного нейрона, после чего появилась возможность следить за активностью отдельных клеток мозга — за теми маленькими колесиками и шестеренками, которые составляют работу настоящего мозга. Пользуясь этой методикой, электрофизиологи-бихевиористы сумели сами увидеть внутренние умственные процессы у животных.

Самым поразительным открытием в этом плане стали нейроны места в гиппокампе. Это маленькая, но жизненно важная структура, находящаяся глубоко в височных долях головного мозга. Нейроны места (мы теперь знаем об этом) — это ключевые компоненты внутреннего представления об окружающей среде, которое часто называют когнитивной картой. Она формируется тогда, когда животное исследует новое место, и активизируется в момент, когда животное снова попадает в это место. Запись одного нейрона показывает нам, что эта карта формируется спонтанно, в отсутствие какого-либо вознаграждения и независимо от поведения животного. Когда животное выбирает один из нескольких путей к цели, нейроны места, представляющие альтернативные возможности, спонтанно активизируются, хотя животное пока еще не пошло туда. Получается, что оно как бы обдумывает варианты маршрутов. Нейроны места определенно похожи на внутреннее представление: более того, они есть и у человека, а человеческие нейроны места тоже активизируются тогда, когда люди думают о местах.

Нейроны места вполне могут быть внутренним представлением такого рода, которого тщательно избегают бихевиористы. Но означает ли это, что у крыс и прочих животных есть разум? Необязательно. Нейроны места все-таки могут являться частью автоматической и бессознательной системы представлений. Наша с вами способность вызывать в воображении запоминаемые и представляемые «мысленным взором» образы для воспоминаний и планирования все-таки может являться чем-то особенным. Однако такое кажется маловероятным, не правда ли? Бездумность была бы просто бережливым предположением, если бы мы не знали о нашем собственном разуме. Но мы-то знаем… И мы знаем, что мы необычайны во всех отношениях, как животные, вплоть до нейронов места. Мысль о том, что способность представлять в уме внешний мир появилась и полностью сформировалась в ходе эволюционного перехода от животного к человеку (если слово переход вообще имеет смысл), в лучшем случае кажется невероятной, а в худшем чрезвычайно надменной и бесцеремонной. Когда мы всматриваемся в мозг животного, мы видим там то же самое, что и в нашем собственном мозгу. Конечно, это так, потому что мы и есть животные. Пора снова признать, что никакие мы не особенные. Если у нас есть разум, то он может быть и у созданий с мозгом, похожим на наш. И важнейшей задачей на предстоящие десятилетия станет раскрытие механизмов такого разума.

Грусть это всегда плохо, радость это всегда хорошо

Джун Груббер (June Gruber)
Доцент кафедры психологии, Йельский университет.

Одну идею в исследовании эмоций и их воздействия на психологическое состояние давно уже пора отправить в отставку. Это представление о том, что отрицательные эмоции (такие как грусть или страх) изначально плохи и не приспособлены для нашего психологического благополучия, а положительные эмоции (типа счастья или радости) изначально хороши и адаптивны. В рамках науки об эмоциях такие оценочные суждения следует понимать как зависящие от того, мешает или способствует та или иная эмоция человеку добиваться своих целей, получать нужные ресурсы и эффективно действовать в обществе. В свете новых достижений в научных исследованиях человеческих эмоций необходимо отказаться от утверждений типа «радость это изначально хорошо», или «грусть это изначально плохо».

Начнем с отрицательных эмоций. Первые гедонические теории определяли благополучие отчасти как отсутствие негативных эмоций. Проводимое на основе опыта лечение типа когнитивно-поведенческой терапии также сосредоточено в основном на уменьшении отрицательных чувств и настроений в рамках укрепления ощущения благополучия. Однако многочисленные научные труды и исследования говорят о том, что отрицательные эмоции очень важны для нашего психологического благополучия. Вот три примера. С точки зрения эволюции отрицательные эмоции помогают нам выжить. Они дают важные ключи к пониманию угроз и проблем, которые требуют нашего внимания (например, нездоровые отношения или опасные ситуации). Далее, негативные эмоции помогают нам сосредоточиться: они способствуют более детальному и аналитическому мышлению, уменьшают стереотипное мышление, укрепляют зрительную память, а также усиливают настойчивость в решении сложных познавательных задач. И в-третьих, попытки подавить или устранить отрицательные эмоции вместо того, чтобы воспринять и оценить их, парадоксальным образом создают неприятные последствия и усиливают ощущение тревоги и чувство беды, а также клинические симптомы злоупотребления алкоголем или наркотиками, переедания и даже суицидальные наклонности. Следовательно, вопреки этим гедоническим теориям благополучия, негативные эмоции не являются для нас изначально плохими. Более того, относительное отсутствие таких эмоций грозит более слабой психологической приспособляемостью.

Положительные эмоции характеризуются как приятное состояние позитивного настроя, которое мотивирует нас на целенаправленное поведение. Давняя научная традиция фокусирует внимание на преимуществах и выгодах положительных эмоций — от когнитивных преимуществ типа усиления творческих способностей, удовлетворения от формируемых отношений в обществе и просоциального поведения и до физических преимуществ, таких как хорошее состояние сердечно-сосудистой системы. Отсюда появилось имплицитное и эксплицитное предположение о том, что положительное эмоциональное состояние следует максимально увеличивать. На основе такой посылки родились целые разделы науки, тут же привлекшие к себе огромное внимание. Однако существует огромная масса научных свидетельств, опровергающих утверждение о том, что положительные эмоции изначально хороши. Во-первых, положительные эмоции формируют более эгоцентричное поведение, включая себялюбие, создают шаблонное отношение к другим людям, воспитывают лживость и бесчестность, а в некоторых ситуациях снижают способность сопереживать другим. Во-вторых, положительные эмоции ассоциируются с патологически повышенной отвлекаемостью и с ухудшением результатов в решении ориентированных на детали познавательных задач. В-третьих, поскольку положительные эмоции снимают внутренние запреты и самоограничения, они могут приводить к рискованным поступкам и повышению смертности. На самом деле, наличие позитивных эмоций не всегда полезно, и иногда они могут мешать нашему благополучию и даже создавать угрозу жизни.

Мы не можем строить оценочные суждения об эмоциях, исходя из их положительной или отрицательной валентности. Не существует естественной и предопределенной «положительности» и «отрицательности» эмоций просто в силу их позитивного или негативного характера соответственно. Вместо этого мы должны совершенствовать конкретные, основанные на ценностях детерминанты, чтобы обеспечить функциональное назначение эмоций. В этих целях новые исследования выявляют ключевые переменные, сосредотачиваясь на них. Важно, что те рамки, в которых проявляются эмоции, могут определить, помогают или мешают эмоции индивидууму достичь своей цели, а также, какие виды стратегий по регулированию эмоций (оценивающие или отвлекающие) наилучшим образом соответствуют ситуации. Соответственно, степень психологической приспособляемости, которой обладает человек, в том числе насколько быстро он может переключать эмоции и выходить из трудной ситуации, является важным фактором состояния здоровья человека. Кроме того, мы приходим к выводу, что психологическое здоровье человека не в полной мере определяется наличием эмоций одного типа, а скорее его способностью испытывать самые разнообразные эмоции, как положительные, так и отрицательные. То, «хороша» или «плоха» эмоция, очень слабо связано с самой эмоцией, но имеет большее отношение к тому, насколько внимательно мы относимся к приливам и отливам нашей богатой на эмоции жизни.

Культура

Лора Бетциг (Laura Betzig)
Антрополог, историк

Много лет тому назад, когда я сидела у ног повелителя, король джунглей Амазонки любил поговорить о культуре. Он цитировал слова своих учителей, которые считали культуру уникальным явлением. Для них культура была вещью в себе и о себе. Она делала из нас нечто большее, чем сумму наших биологических слагаемых; она освободила нас от прометеевых оков нашего эволюционного прошлого. Она отделила нас от других животных и сделала нас особыми.

Но сам Наполеон Шаньон (Napoleon Chagnon) (известный американский антрополог, изучавший индейцев Амазонки — прим. перев.) не был в этом уверен, как и я.

Что, если свидетельства общественной жизни человека, которым более ста тысяч лет — от наконечников стрел Южной Африки до палеолитических женских статуэток Дордони во Франции — это не более чем следствие наших усилий стать родителями? Что, если десятитысячелетняя цивилизация — от налоговых отчетов в храмах Ближнего Востока до надписи на бронзовой статуе в гавани Нью-Йорка — это просто результат нашей борьбы за право быть генетически представленными в будущих поколениях?

Доводы можно привести в пользу и первого, и второго. На протяжении 100000 лет, а то и более, доисторические охотники-собиратели жили примерно так же, как современные охотники и собиратели в Африке или в Амазонии. Наверное, они изо всех сил старались жить мирно, но время от времени воевали за средства производства и воспроизводства, чтобы победители имели возможность сожительствовать с большим количеством женщин и прокормить больше детей. Наверняка они проявляли большую готовность воевать там, откуда не хотелось уходить — на территориях, где было больше ресурсов, и где их было легче добывать, если на соседних территориях пропитания и убежищ было меньше.

Затем, за последние 10000 лет возникли первые цивилизации. От Месопотамии до Египта, от Индии до Китая, от Греции до Рима общественные императоры, подобно общественным насекомым, превращали некоторых своих подданных в бесплодную касту, а сами были исключительно плодовиты. Препозит священной опочивальни, или евнух, заведовавший священной спальней, со временем стал управлять империей на берегах Тибра, а другие евнухи собирали доходы, командовали армиями и следили за сотнями детей, рожденных в Familia Caesaris — семье римского императора. Затем пришли варвары, и император вместе со своим гаремом из рабынь и наложниц бежал в безопасное местечко в Босфоре.

А Республика Святого Петра взяла под свое начало обезлюдевший запад. От королевства Хлодвига в Париже и империи Карла Великого в Ахене до Священной Римской империи к востоку от Рейна перекрестно размножавшиеся аристократы, подобно перекрестно размножающимся птицам, некоторых своих сыновей и дочерей обрекали на безбрачие, а остальных растили так, чтобы они стали мужьями и женами. Аббатисы, аббаты и епископы управляли земельными владениями и набирали войска или учили их племянниц и племянников в монастырских школах, в то время как их братья постарше производили на свет наследников своих огромных замков или же плодили бастардов в деревнях. Затем крестоносцы сели на корабли и направились на Ближний Восток, а Колумб повел первые волны иммигрантов через Атлантику.

В течение следующих нескольких столетий огромные массы бедных людей из Старого света нашли для себя на американском континенте место, где они могли дышать свободно. Миллионы одиноких рабов и крепостных, а также тысячи неженатых монахов и священников, подобно рабочим муравьям, у которых открылся муравейник, или вылетевшим из гнезда птенцам, ушли от своих хозяев и повелителей, а также из храмов и монастырей. Они надеялись обеспечить свободу себе и своим потомкам, они искали место, где можно завести и содержать семью. Говоря словами здравого человека Томаса Пейна (Tom Paine) из его памфлета «Здравый смысл», «свободу травят по всему свету. Азия и Африка давно изгнали ее. Европа считает ее чужестранкой, Англия же потребовала ее высылки. О, примите беглянку и загодя готовьте приют для всего человечества».

С тех давних дней, когда я училась у Наполеона Шаньона, мне кажется, что КУЛЬТУРА — это слово из восьми букв, обозначающее БОГА. Хорошие люди — самые лучшие, самые интеллигентные, самые умные — нашли смысл в религии. У них есть вера в то, что ими руководит нечто сверхъестественное. Другие хорошие и интеллигентные люди нашли смысл в культуре. Они считают, что человеческие события определяет нечто сверхзоологическое. Их голоса зачастую прекрасны, и быть частью этого хора просто чудесно. Но в конечном итоге я этого не понимаю. На мой взгляд, те законы, что применимы к животным, применимы и к нам.

И в таком взгляде на жизнь есть свое собственное нравственное величие.

Искусственный разум

Роджер Шенк (Roger Schank)
Физиолог, специалист в области теории вычислительных машин и систем из неправительственной организации Engines for Education Inc. Автор книги «Teaching Minds: How Cognitive Science Can Save Our Schools» (Обучающий ум. Как когнитивистика может спасти наши школы).

Это ужасное название, но и сама идея не лучше. Плохие идеи приходят и уходят, но эта, повествующая о том, как мы будем создавать машины, которые совсем как люди, господствует в популярной культуре уже длительное время. Почти каждый год на экраны выходит новое кино с новым роботом, который совсем как человек. Но в реальной жизни такой робот не появится никогда. И дело не в том, что искусственный разум дает сбои. Просто никто на самом деле не пытался его создать.

Физик из Оксфорда Дэвид Дойч (David Deutsch) сказал: «Ни один ум на Земле и близко не подошел к тому, чтобы узнать, что делает мозг. Те, кто пытаются сделать это искусственным путем за счет создания искусственного интеллекта, за все шестьдесят лет существования данного научного направления не добились в этом деле абсолютно никаких успехов». Дойч считает, что думающие как человек машины когда-нибудь все же появятся.

Позвольте мне изложить это замечание в ином свете. Будут ли у нас когда-нибудь машины, испытывающие эмоции как человек? Если задать этот вопрос тем, кто работает в сфере искусственного разума, они могут рассказать о том, как можно заставить компьютер смеяться, плакать или злиться. Но чувствовать?

Или давайте поговорим о познании. Компьютер ведь может обучаться, не так ли? Это и есть искусственный разум. О машине нельзя сказать, что она обладает развитой логикой, если она неспособна обучаться. Но если машинное обучение позволяет создать компьютер, способный играть в телевикторины или предоставлять данные о привычках покупателей, означает ли это, что искусственный разум вот-вот родится?

Название «искусственный интеллект» заставило далеких от этой области людей придумывать для него такие цели, какие перед искусственным разумом никогда не стояли. Отцы-основатели научной области искусственного интеллекта, за исключением Марвина Мински (Marvin Minsky), были помешаны на шахматах и на решении задач (одной из них была головоломка Ханойская башня). Играющая в шахматы машина просто играет. Она не думает и не обладает разумом. И конечно, она действует не как человек. Играющий в шахматы компьютер не будет играть хуже от того, что он накануне напился или поссорился с женой.

Почему все это важно? Потому что ту область науки, у которой была отличная цель от той, которая представляется людям, явно ждут неприятности. Основатели отрасли искусственного интеллекта и те, кто работает в ней сегодня (включая меня), хотят заставить компьютеры делать то, что они сегодня не могут делать. При этом они надеются, что из таких усилий удастся что-то узнать либо создать что-то полезное. Компьютер, способный вести с вами разумную беседу, может оказаться полезным. Я сейчас работаю над программой, которая будет вести разумные разговоры на медицинские темы с пользователем. И что, моя программа — разумная? Нет. У нее отсутствуют знания о себе самой. Она не знает, что говорит, и не знает, что она знает. То, что мы упорно носимся с глупой идеей об умных машинах и об искусственном разуме, создает у людей неверное представление о реальных проблемах.

Я объявляю, что искусственный интеллект мертв. Эту научную область следует переименовать, назвав «попыткой заставить компьютеры делать реально крутые вещи». Но, конечно же, никто ее не переименует. У вас никогда не будет дружелюбного домашнего робота, с которым можно вести осмысленную беседу. Мне довелось в этом году быть судьей на конкурсе-игре в тест Тьюринга (эмпирическая игра с целью определить, может ли машина мыслить — прим. перев.) на получение премии Лёбнера. Те глупости, которые там считали искусственным разумом, были не более чем глупостью. У участников уходило максимум 30 секунд на то, чтобы определить, где человек, а где компьютер.

Людей не кормят знаниями. Я сам воспитал в жизни пару людей. Я кормил их едой, но не знаниями. Я отвечал на их вопросы, но это были их собственные вопросы, порожденные их мозгом. Я старался помочь им добиться того, чего они хотели, но это были (и есть) их собственные глубоко прочувствованные желания, в осуществлении которых я помогал. Люди рождаются личностями с собственными желаниями и потребностями, и они очень рано начинают их выражать и проявлять. Ни один компьютер не начинает работать, ничего не зная и совершенствуясь постепенно в процессе общения и взаимодействия с людьми. Мы постоянно обсуждаем идею об искусственном разуме, когда ведем разговор на эту тему, но никто еще ни разу не создал его, так как это невозможно. И это не должно быть целью той области науки, которая прежде носила название «искусственный интеллект». Цель должна состоять в познании того, какие замечательные вещи делают люди, и в попытках научить машины делать некоторые из этих вещей. Я полагаю, что иметь играющий в шахматы компьютер это неплохо, но он ничего не расскажет вам о том, как люди думают. И он не захочет внезапно научиться играть в новую игру лишь потому, что ему наскучили шахматы.

Материал подготовлен редакцией ИноСМИ специально для раздела РИА Наука.

Источник: http://ria.ru/studies/20140121/990246304.html